Речь рабская в защиту поэзии

Дмитрий Тёткин, 15 Ноября 2016, 09:46 — REGNUM  

Поэзия вещь необязательная, но неизбежная, а от того только более загадочная. Хороший повод поговорить про «современную поэзию» и некоторые её сложности и радости — это взять в руки изданную в этом году книжку Сергея Катрана «Лирика». Ничего особо лиричного с традиционной точки зрения здесь нет. Сергей не физик, но химик — по первому образованию. И химичит с языком в полной мере. Что-то взрывается, становится пеной, скворчит, возгоняется до газа, кристалла, накипи. Есть у него, например, автобиографическая поэма «Оперблок» про работу санитаром в больнице, написанная почти с «предельной жестокостью» и «чёрным юмором». Но не жесток ли создатель богомолов, которые пожирают других, создатель братьев, которые идут на братьев, собиратель согрешивших стариков в сгорающие дома престарелых, наполнитель детских хосписов теми, чья карма прохудилась? Или это просто комедия жизни? Как писать стихи после Освенцима и других курьёзов — вопрос открытый. Каждый выбирает свои розы-морозы. Находит слова, пусть без знаков препинаний, ругательства, паузы, сюжеты, способ смириться с миром… Сергей Катран известен как «современный художник»: инсталляции, объекты, пространства… Тексты.

В этой поэзии нет золотого и серебряного века. Разве что немного серебряного авангарда. Автоматическое письмо, случайные слова, которые выброшены поисковиком, литература формальных ограничений, игровая литература, пресловутые ОБЭРИУты. И прочие убещуры. Конечно, это всё было… Обычно к таким сборникам пишутся пространные многословные вступления с обилием иностранных слов из философских словарей. Модных: «деконструкция», «концептуализм», «интертекстуальность»… Предыдущая книга автора «Поэмы» во многом сделана с использованием поисковой системы, где «писатель» только задаёт ключевые слова, а дальше просто публикует список предложенных статистикой продолжений… Казалось бы, глупость, но так ли это отличается он нашей жизни, где мы живём по навигаторам и думаем, что делаем вид, что выбираем из того, что давно выбрали для нас за нас. Приведём элегантный пример.

РУССКИЙ

Русский стандарт

Русский стандарт банк

Официальный сайт

Русский экспресс

Русский алфавит

Русский репортёр

Русский язык

Русский рэп

Русский экспресс-оператор

Русский образ

Русский вердикт

Что-то в этом есть грустное. Во дни сомнений. Никто нам не опора давно, кроме чувства юмора и поисковых систем. И где эта русская поэзия? Какой вердикт можно вынести такой поэзии? Конечно, это не поэзия в привычном смысле. В этом есть какая-то правда, хотя немыслимо, чтобы поэты 19-го века так думали о сочинительстве, но с того времени много утекло трафика. И внести пароль от вайфая в текст стиха — стало более оправданно. В этих больших текстах косвенно и отраженно проступает жизнь. При этом ничего романтического и «поэтического» в этом нет. Скорее напоминает работу мусорщика-художника, который вносит мусор в центр галереи в надежде, что это что-то исправит в мироздании. Право рыться в помойках жизни. Право бомжей и некоторых художников. Тексты можно воспринимать как утончено циничные, а можно как просто случайные. А можно — как необычайные.

Однако вернёмся к сборнику стихотворений «Лирика». Он предваряется следующей аннотацией: «Эта книга рассчитана на самый широкий круг читателей. Впрочем, это может быть не только круг, но и квадрат, овал, параллелепипед, призма, гайка, клизма, сторож, тесак, булыжник, крестовая отвёртка, облако или соль». Подобное предисловие много говорит о потенциальной целевой аудитории и её количестве. Не факт, что все свободные булыжники и крестовые отвёртки бросятся читать книжку. Конечно, подобная поэзия несколько высокомерна (не хочешь — не читай). Есть здесь и странность, которая для кого-то симптоматична «патологична», а для кого-то привлекательна. Наконец, есть здесь и список, вообще списки — один из любимых приёмов автора. Есть у него трогательные и по-своему смешные списки придуманных фамилий и городов. Он любит перечислять всё и мог бы написать свою большую элегию Джону Дону. Но отношения с метафизической традицией здесь совсем иные. Не до элегий. Куда как более трагически-юродивые.

Сапог Бога

Шёл с работы пешком.

Бросил в машину снежком.

С неба рядом упал

Ничейный новый сапог.

Этот сапог бросил мне Бог!

Таким сапогом

Бог убить меня запросто мог,

Если б попал.

Подобные тексты могут читаться как шутка, как поэзия нонсенса и абсурда, как, напротив, — почти трагическая история. Где Бог «ловил меня, но не поймал». Где критики ловили меня, но не поймали, где «правильная литература» ловила меня, но не поймала, где я от дедушки-классика и от бабушки советской литературы ушёл. А от тебя, читатель, и подавно уйду. Подобные стратегии письма существуют. Особенно в столице. Можно вспомнить Данилу Давыдова, который работает с текстами, которые часто кажутся (а возможно, и являются) нарочито «графоманскими». Из советской традиции параллельной литературы можно вспомнить Нину Искренко, которая тоже часто писала столбиками и без знаков препинания. Но в ней было чуть больше спрятанного в «деконструкцию» лиризма. В конце концов, есть люди, которые любят суп-пюре, где всё размешано до равномерности и скучности, а есть — которые предпочитают окрошку. В данном случае перед нами, безусловно, окрошка — кусочки жизни складываются в панно, пятнашки, мозаику… Такая поэзия как минимум неплохой повод посмеяться для людей с извращенным литературным чувством юмора. Как это часто бывает, граничащего с осознанным или нет, трагедией. См. финал одного из текстов.

…

Умерла, не оставила след на Земле,

Умерла под Москвой,

В феврале

А кто знает? Кто что оставит? Мне, скажем, довольно безразличны тексты Ювачёва, то есть их можно было прочитать в лицейском саду юности, но считать его крупнейшим художником — мне бы и в голову не пришло. Это даже не так уж забавно, при всём уважении к трагической судьбе. Но я встречал много неглупых людей, которые искреннее считают его выдающимися деятелем не только анекдотов, а самого настоящего искусства с большой буквы и… И… И… И что ещё здесь стоит сказать? Тексты рассыпаются, теряют связность и очертания, их почти невозможно пригласить на танец. Однако неожиданно, когда они короткие — то в них возникает объём умолчания. И грани свободы, иронии, трагедии, игры, правды — становятся почти оправданными. Например.

Звёздочка

Имя собаки

Её застрелил

Охотник

На праздник

Восьмого марта

От нечего делать

На спор

Или такое дзенское наставление.

Дыхательных

Упражнений

Остерегайся

Однажды

Выдохнешь

Весь свой

Воздух

И что?

Вот такая поэзия. То что для меня кажется важным: картинно «страдать», «мучиться», как-то пытаться общаться с другими поэтами и традицией (какая уж есть) русской поэзии от золотого и серебряного века к нашим дням… Для автора кажется возможным, но необязательным. Здесь поэзия становится игровой, которая скорее требует отстранённой изобретательности, чем прямой вовлечённости личности. Теоретические обоснования уготованы: это вам и «постмодернизм», и «концептуализм» (московской школы, новой волны, какого-то объединения, чего-то ещё), хотя уж эпатаж Кручёных и нисколько не крут, в лучшем случае в «среде», где сдержанно принято перемигиваться между своими. Иногда тексты автора — это четыре слова на развороте книжки, которые были разбиты на условные таблички, и пространство страниц имело значением и смысл, более того, «читать» в привычном смысле это почти невозможно, читатель вынужден стать толкователем, даже гадателем, гадали же древние даосы по черепашьим черепкам в поисках тайного иероглифа. Путь поэзии неисповедим. Менее всего хочется клеймить. Зачем читать такие книги? Например, чтобы научиться видеть и понимать другое. Впрочем, мне такие книги интересней читать, чем перечитывать. И то, если долго не читал ничего подобного. Или даже никогда.

Дмитрий Тёткин
Источник